Андреевское братство [= Право на смерть] - Василий Звягинцев

И четвертый — данное помещение предназначалось не для самого господина Нирензее, а, с равной вероятностью, для жандармского управления или каких-нибудь эсеров и социал-демократов. И построено вообще без ведома хозяина. По сговору с архитектором и подрядчиком. Менее вероятно, но не исключено.

В комнате, выходящей в сторону Кремля, я нашел военный полевой телефон в футляре из толстой кожи, красный лакированный провод которого уходил вниз, в лестничный колодец, и артиллерийскую стереотрубу на треноге. Рядом, на столе, лежала карта города, на которую я должен был наносить визуально наблюдаемую обстановку. Не хватало только поблизости артиллерийской батареи, которой я мог бы давать корректировку огня.

А может быть, и есть где-то, только я об этом еще не знаю.

Вид отсюда открывался, с точки зрения туриста, великолепный. Бесконечное пространство крыш, то красных, то ржаво-желтых, то зеленых, двух-, трех-, пятиэтажные дома с квадратными и треугольными глухими дворами внутри, о существовании которых я и не догадывался, проезжая по улицам мимо, полоски и пятна покрытых осенним золотом и багрянцем бульваров и скверов…

Ни одного здания, сравнимого по высоте с этим, в поле зрения не было, разве только торчащий чуть левее модерный серый замок универмага Мюра и Мерилиза, семиэтажная коробка Лубянки, стена Китай-города, а сразу за ней кремлевские башни и колокольня Ивана Великого. Если бы на ней сидел грамотный наблюдатель с дальнобойной крупнокалиберной винтовкой или ракетным станком, он бы сумел при необходимости меня достать, а больше некому.

Я подстроил цейсовскую оптическую трубу по своим глазам, потом выглянул в коридор и прислушался. Полная, глухая тишина. Только вдалеке — легкое металлическое погромыхивание. Людмила, все время, пока я изучал помещение, ходившая за мной по пятам и злобно молчавшая, решила, наконец, заняться приготовлением обеда. Неистребимая женская сущность, или просто есть ей захотелось гораздо быстрее, чем мне.

Стараясь ступать бесшумно, но и не так, чтобы это выглядело, будто я подкрадываюсь, я пошел по направлению звука. На пороге кухни остановился. Людмила уже успела разжечь высокую и длинную, обитую черным железом печь, за приоткрытой дверцей полыхало алое пламя, рядом с топкой громоздилась куча поленьев и торчала ручка совка из помятого ведра с синевато поблескивающими кусками угля.

Сама она стояла у стола и, тихо ругаясь сквозь зубы, неумело ковыряла плоским ножевым штыком консервную банку.

Сапоги Людмила сняла, переобувшись в стоптанные войлочные шлепанцы, но револьвер оставила. Странные они здесь люди. Воображают, что наличие кобуры на поясе уже повергает в страх возможного противника. Расхаживает с отстегнутой крышкой, из-под которой торчит изогнутая деревянная рукоятка, и считает, что это я ее должен бояться, а не она меня. Не может себе представить, что человек с расстегнутой кобурой привлекает лишнее внимание и провоцирует желание у него этот пистолет отнять, пока он не совершил какой-то глупости…

Ощутив спиной мой взгляд, Людмила обернулась. И, как я и предполагал, рука у нее дернулась, возможно, и непроизвольно, к правому бедру.

Широкой улыбкой и протянутыми вперед пустыми руками я остановил ее порыв.

— Нервы, да? Понимаю. Проще всего приковать меня наручниками к водопроводной трубе в дальнем коридоре и ни о чем не беспокоиться. Я даже сопротивляться не буду. А со своими начальниками сама разберешься… Только пушку не трогай, слишком часто последствия бывают необратимыми…

Она снова шепотом выругалась. Но сумела сохранить хладнокровие.

— Кончай валять дурака. Я просто от неожиданности. Не выношу, когда тихо подходят со спины. А о том, что я говорила и как себя вела — забудь. Так было надо. Есть хочешь?

— И пить тоже, — ответил я. Что ж, если она снова меняет стиль игры — пожалуйста. Я не догматик. — Чем угощать собираешься?

— Разносолов не обещаю. Вот бобы со свининой. Можно найти говяжью тушенку. Что-то овощное есть. Или омлет из яичного порошка. Не ресторан, сам понимаешь.

— Что подашь, то и будем. Чем могу помочь?

— Банку открой, а я сковородку погрею. Потом хлеб нарежешь…

Идиллия, можно сказать. Мы с ней выпили граммов по сто водки, причем в ее стакане я заблаговременно растворил шульгинскую обезволивающую таблетку.

Местные консервы, на мой вкус, оказались гораздо лучше тех, что изготавливались у нас. Отчего-то на войнах и в космических перелетах я ел совершенно неудобоваримые продукты. Хотя, правда, тогда они мне казались почти нормальными.

Время, пока препарат подействует, мы провели в каком-то необязательном разговоре. Я не хотел задавать вопросов по существу происходящего, она, как мне казалось, просто не определила для себя, о чем со мной стоит говорить, а о чем нет.

Но вот, кажется, контрольное время вышло.

— Ванда, — тихо сказал я, — тебя ведь Вандой зовут?

Она взглянула на меня изумленно и тут же взмахнула темными ресницами.

— Да…

Смотри-ка, все получается, не обманул Александр Иванович.

— Встань. Иди, — свистящим шепотом сказал я, и она походкой сомнамбулы вышла из кухни в коридор.

— Налево.

Она повернула и пошла в направлении своей секции.

В совсем маленькой спаленке, где едва помещались койка, стол, комод и два стула, я приказал ей сесть. Не до конца еще уверенный, что полностью овладел ее волей. Однако вряд ли эта женщина способна была столь безукоризненно изображать полную подчиненность.

— Раздевайся…

Мой приказ наложился на ее воспоминание о позавчерашней ночи, и она начала расстегивать пуговицы своей солдатской гимнастерки со странной, неприятной гримасой на лице, торопясь, не попадая в петли. Честно говоря, тяжелое зрелище видеть, как сравнительно нормальный человек по твоему приказу превращается в куклу. Валентин Терешин, который учил меня кое-каким основам гипнотических воздействий, признанный специалист и мастер психотехники, признавался как-то, что ремесло патологоанатомов кажется ему более достойным и приличным. Покойники хоть не ходят и не склонны в случае чего предъявлять претензии. А с его пациентами бывало всякое, если как следует вспомнить…

Но он же говорил, что охотно взял бы меня в свою лабораторию, мол, у меня сильный, хотя и нестабильный «эффект внушения». Слава богу, я отказался, хватит с меня и того, что этот эффект я успешно реализую путем воздействия на зрительные и слуховые нервы потребителей моего литературного творчества.

А сейчас вдобавок я использовал свой «талант» в сочетании с неизвестной мне химией вполне бесчеловечного века.

О стриптизе Людмила не имела никакого понятия, поэтому раздевалась, как солдат перед вагончиком полевой бани, торопливо и без фантазии.

Через минуту она уже стояла совершенно… Нет, не обнаженная, а именно голая, лишенная всякого эротического ажура. Даже странно. Хорошая фигура, вообще все, что не может не вызвать интереса у нормального мужчины. Но — по нулям. Ничего подобного тому, что я испытывал, глядя на нее позавчера.

Но сама Людмила, пребывая в трансе, помнила как раз о минувшей ночи и только что не мурлыкала, ожидая, когда я брошу ее на постель…

А глаза у нее были широко открытые и странно пустые.

— Сядь! — приказал я ей. Людмила посмотрела на меня с жалкой надеждой. Ее гладкое тело покрылось гусиной кожей, хотя в комнате не было холодно.

— Сначала немного поговорим…

Она с готовностью кивнула.

— Твое настоящее имя?

— Ванда Валишевская.

— Сколько уже работаешь на «Систему»?

Людмила сильно вздрогнула.

«Черт, неужели ошибся?» — запоздало подумалось мне, но тут же я опомнился. В этом мире не существует еще методик глубокого программирования личности, которые могут заставить объект самоликвидироваться, услышав одно из табуированных ключевых слов.

— Четыре года.

— Должность или, иначе — положение, которое ты занимаешь в организации?

Мне показалось, что она испытала некоторое затруднение с переводом смысла моего вопроса на употребительный здесь язык. Секунд пять она молчала, морща лоб, потом ответила:

— Старший референт-консультант восточного направления.

— Референт — чего? Английской разведки, польской, германской, чьей еще?

— Нет, не разведки, нет. Наша организация независимая, внегосударственная. Иногда мы сотрудничаем и с разведками тоже, но это мы их используем, а не они нас.

Вопросы я придумывал на ходу, экспромтом, подготовиться времени у меня не было, да и не предполагал до последней минуты, что придется вести такой допрос. И я не знал, сколько времени мне удастся держать ее под контролем. В любой момент все может закончиться истерикой или обмороком. Значит, нужно спешить. Что сейчас самое важное? Конечно, моя собственная судьба.